Когда я уже окончательно поняла, что пропала, Жан отложил гитару в сторону.
— Браво, — улыбнулась я. – Где ты достал инструмент? Неужели он завалялся среди этого хлама? – я обвела взглядом неприбранное помещение автомастерской.
— Нет, что ты! – Жан рассмеялся. Меня поразило преображение, случившееся с ним, обычно таким угрюмым и серьезным, в этот момент. Его улыбка не была ни самоуверенной, ни надменной, а наоборот какой-то извиняющейся, как у нашкодившего ребенка.

Чувствовалось, что не смотря на весьма привлекательную внешность, он не относился к тем самовлюбленным индюкам, которых я уже достаточно повидала на своем веку. Он как будто бы даже не подозревал о том, что может пользоваться дикой популярностью у женщин. Удивительный пример неиспорченности в условиях современной действительности.
От этих мыслей сердце мое еще сильнее сжалось. Чем больше он мне нравился, тем сильнее я боялась получить от него очередную порцию равнодушия.
— Я днем выходил прогуляться по территории, — продолжил он, — Встретил парня с гитарой. Тот сказал, что у них тут намечается создание любительского рок-коллектива. Я попросил  у него инструмент до вечера. Захотелось вспомнить молодость. На самом деле я не брал гитары в руки со школьных времен. Много воды утекло. А пальцы все помнят.
— Было бы здорово, если бы ты присоединился к этой группе. У тебя замечательно получается. Для каждого базиста очень важно найти занятие по душе в этом месте. Но не у всех есть такая возможность. Возможно, ты еще не осознал, но теперь вся твоя жизнь будет сосредоточена на этой базе, и ты не сможешь сидеть вечно затворником в этом ангаре.
— Спасибо за заботу, Маргарита. Я обязательно подумаю над твоими словами. Пока меня не тянет в места большого скопления людей, но мне приятно, что ты пришла.
— Кстати, — встрепенулась я,  — Я же принесла тебе ужин, — я пододвинула к нему тарелку и вилку, — Еще не совсем остыл.
— Спасибо. Но у меня целый день не было аппетита.
— Ты только попробуй! Здешние повара просто волшебники.
Вид жареного цыпленка, приправленного оригинальным ароматным соусом с гарниром из молодого картофеля, очевидно, и правда подействовал соблазнительно на Жана. Он взял вилку и стал жадно поглощать блюдо.
Чтобы не смущать его, я в это время прошлась по мастерской в поисках подходящей тары для вина, поскольку бокалы к бутылке не прилагались. Среди здешнего хлама действительно нашлись две пластиковые кружки, которые я отправилась ополоснуть прямо под дождем.
— Ну вот, — ставя емкости на столик рядом с бутылкой торжественно начала я, — У нас есть возможность отметить наше знакомство.
— Здесь все так делают? – подняв на меня удивленные глаза, поинтересовался Жан.
— Не знаю, — честно ответила я, — Мы с Жанкой делали, и нам эта традиция пришлась по душе.
— Что ж, рад за вас. Но я не пью. Никогда и ничего.
— Совсем? – погрустнела я.
— Да, не принимай на свой счет. Идея неплохая, но я просто действительно никогда ничего не пью. И не пил. – уточнил Жан, уловив мой подозрительный взгляд. – Дело в том, что мой отец умер от рака печени в возрасте тридцати двух лет. Он был заядлым пьяницей. Все происходило на наших глазах, когда мы с братом были еще детьми. Эти впечатления так глубоко вонзились в мое сознание, что я поклялся себе никогда не притрагиваться к этому адскому пойлу.
— Мне очень жаль, — посочувствовала я. – Но это же всего лишь красное сухое вино. В небольших дозах полезно для здоровья, улучшает кровообращение.
— Ну хорошо. Чисто символически я могу тебя поддержать. – Жан взял бутылку и отправился на поиски подобия штопора.
Когда с неподатливой пробкой было покончено, он наполнил мой «бокал» и плеснул немного себе.
— Маргарита,  — начал Жан. – Я рад нашему знакомству. Мне приятно проводить с тобой этот вечер. И мне бы хотелось, чтобы он только открывал вереницу тех прекрасных вечеров, которые мы проведем в обществе друг друга.
Я не верила своим ушам и даже не нашлась что ответить. Мы чокнулись. Жан пригубил немного из кружки, а я сделала несколько больших глотков.
Я не знала, как расценить его слова. Имеют ли они романтический подтекст или это не более, чем благодарственная речь.
— Ты знаешь, — продолжил он, — Поначалу мне показалось, что ты и твоя подруга являетесь преданными последовательницами Жданова. Я был уверен, что вашей миссией будет обработать меня в соответствии с его требованиями. Я даже понимал, что это неизбежно, но очень хотелось взять хотя бы небольшую отсрочку. Но сегодня, когда ты так внезапно появилась буквально из дождя, такая естественная и милая, мне вдруг безумно захотелось поверить в искренность твоих побуждений. И мне это удалось. Без особых усилий. Достаточно было взглянуть в твои глаза, когда ты присела напротив меня. Я редко ошибаюсь в людях. А ты, как мне кажется, просто не умеешь притворяться.
—  Мне и незачем делать это. Здесь никто и никого ни к чему не принуждает. Никто никому не обязан. Даже Жданову. Я сначала боялась, что по просьбе этого человека мне придется делать что-то, что мне не по душе. Но я здесь уже год и живу только в свое удовольствие. Я уже и забыла, насколько это может показаться странным со  стороны.
— Скорее всего, это вызвано тем, что ты не имеешь отношения к научной сфере или медицине. Но тогда зачем он привез тебя сюда.
— Понимаешь, Жан, здесь все-таки общество. Пусть далеко не самое обычное, но все же общество с комфортными для людей условиями для существования. А общество тем совершеннее, чем разностороннее. Здесь и художники, и музыканты, и танцоры, и писатели. Для науки люди бесполезные, я согласна. Но для создания атмосферы тепла и уюта для научной группы – они незаменимы. Мне это видится так. Более того, тебя даже никто не будет заставлять заниматься наукой. Если у тебя и впрямь золотые руки, в чем я не сомневаюсь, то ты будешь полезен и здесь, в мастерской.
— Ты права. В это очень сложно поверить.
— Даже не нужно далеко ходить за примером,  — продолжала я, — Жанна, будучи хирургом высокого уровня, имея тонкое профессиональное чутье, отказалась от вступления в научную группу. И вот уже два года спокойно сидит в своем медпункте. Выдает лекарства и делает элементарные перевязки.
— Хирург высокого уровня… — задумчиво повторил за мной Жан, — А загремела сюда небось из-за врачебной ошибки.
Опять он интересуется Жанкой, подумала я. А ведь еще даже не поинтересовался у меня, как я сюда попала. Но вслух ответила.
— Не совсем. Она сама тебе когда-нибудь расскажет свою грустную историю. Хотя это и не заведено среди базистов.
— Почему же? Ведь всем здесь известно по какому принципу отбирают заключенных на базу.
— Да, ты прав. Но все люди разные и все равно возникали некоторые недопонимания. Несколько лет назад, еще до моего появления на базе, люди делились своими историями с окружающими. Так вот находились такие, у которых, история соседа вызывала сомнения в его невиновности. Из-за этого начинались волнения внутри общества. Тогда Жданов четко постановил о неразглашении своих судебных дел. Базисты с радостью приняли новое правило. Ходили даже слухи, что некоторых особо ценных экземпляров Жданов перехватывал после зала суда невзирая на степень их вины.
— То есть, вполне вероятно, среди нас ходят и истинные убийцы?
— Это только слухи. Сам понимаешь, – пожала я плечами.
— Ну а тебя за что судили?  — похоже, Жан не обратил внимания на правило неразглашения. Или же просто решил, что на нас оно не распространяется.
— За непредумышленное убийство троих человек.  – Не задумываясь, ответила я.
— Как же так вышло? — участливо поинтересовался он, видимо заметив, как я погрустнела и напряглась. – Хотя ты, конечно же, не должна мне ничего рассказывать, — опомнился он.
— Что ты. Мне абсолютно нечего стыдиться. Со дня аварии я так ни разу и не почувствовала себя виноватой. Даже не знаю хорошо это или плохо.
Я в подробностях рассказывала Жану о событиях, повлекших за собой неутешительный судебный приговор. Я даже не ожидала, что будет так тяжело снова вспоминать аварию, суд, а особенно проговаривать вслух все то, что тогда произошло. Последний раз я рассказывала эту историю год назад Жанне. На глазах моих проступили слезы. Заструившись по щекам, они падали на и без того мокрую футболку.
Жан, все это время подливавший вина в мой стакан, подошел поближе и участливо  прикрыл своей теплой ладонью мою холодную руку. Когда я закончила, Жан заговорил.
— Тебе, несомненно, не  в чем себя винить. Ты молодец, что так хорошо держишься.  – Он взял и вторую мою замерзшую руку в свои ладони. – Ты такая холодная. Нужно высушить одежду.
Жан заботливо снял с моих плеч мокрую толстовку, приблизившись при этом настолько, что я чувствовала его теплое дыхание. Заметив, что я вся дрожу, он подошел еще ближе и прижал меня к себе, видимо, пытаясь обогреть.
Мне действительно стало теплее. Но, от осознания того, что Жан так близко, что он обнимает меня, пусть даже с целью всего лишь согреть, дрожь в моем теле не унималась, а наоборот, нарастала.  С чем можно сравнить это состояние? Возможно, только лишь с самым первым поцелуем. С самой первой любовью. Пока я пыталась найти красочное описание своему мироощущению в этот момент, я почувствовала на своей шее мягкое теплое прикосновение. Это Жан коснулся меня губами. Я не могла поверить своим собственным ощущениям. Настолько это было сказочно и волшебно. Впрочем, ровно настолько, насколько я этого сама и желала.
Секунду спустя Жан также нежно коснулся мочки моего уха. Очередной невидимый разряд пронзил мое тело. А еще через секунду он примкнул губами к моим губам.
В этот момент ушла дрожь, прошел страх. Теперь все так, как должно было быть. Не слишком ли быстро? Нет. Скорее это как раз то, чего я ждала очень долго. Слишком очевидно было взаимное притяжение, и не было никаких причин с ним бороться.
Не прошло и минуты, когда моя мокрая футболка полетела на пол вслед за толстовкой. Стало совсем тепло. Жан снял с себя рубашку, накинул мне на плечи и взял на руки. Продолжая усыпать поцелуями, мое лицо и шею, он опустился вместе со мной на пол, застланный толстым слоем  соломы.
Лишь первые несколько секунд я чувствовала острые покалывания сухого сена на спине, даже сквозь рубашку Жана, служившую импровизированной простынкой. Но все последующие мгновения мне казалось, что я лежу на мягчайшей перине. Потому что рядом был Жан, человек, которому, несомненно, суждено было стать самым любимым и самым желанным на свете.
Не знаю, сколько времени прошло, когда закончился дождь, а я уютно устроившись на плече Жана рассматривала  балочную конструкцию, на которой держался купол ангара. Нам обоим было жарко, капельки пота  проступили на наших загорелых телах. Мы несколько минут удовлетворенно молчали, прислушиваясь, как снаружи ветер шелестит мокрой листвой деревьев. Была уже глубокая ночь, о чем свидетельствовали громкие уханья лесного филина и голубоватый свет растущей луны за окном.
Наконец, Жан потянулся за своими джинсами, которые лежали совсем рядом, и извлек из кармана пачку Мальборо.
— Остатки былой роскоши, — улыбнулся он, открывая неполную пачку.
— Не волнуйся, на базе курить не запрещено. В каталоге, по которому базисты заказывают необходимые вещи, есть даже сигареты.
— Мне все больше нравится ваша база. В таком случае я поделюсь с тобой папироской, — подмигнул Жан.
— Спасибо, не откажусь.
Закурив, мы помолчали еще несколько минут. Мне не терпелось задать Жану множество вопросов, но начала я именно с этого.
— За что тебя осудили, — негромко поинтересовалась я. В конце концов, я поведала ему всю свою историю. А про себя он не сказал ни слова.
— За предумышленное убийство, совершенное с особой жестокостью, — ровным тоном ответил Жан.
Меня передернуло от ответа. Можно еще вообразить, как невинному человеку шьют предумышленное убийство. Например, как в Жанкином случае. Но как сюда можно было приплести «особую жестокость»?
— В чем состояла особая жестокость?
— Тридцать пять ножевых ранений, учитывая то, что первый же удар в сердце был смертельным.
Я молчала. Теперь Жан просто не мог не рассказать мне, как все случилось.
Видимо он и сам это понимал, потому что тяжело вздохнул и затушил сигарету, как будто собираясь с мыслями.
— Я бы и сам никогда не подумал, но эта история началась очень давно, еще в школьные годы. – начал Жан. – Во время учебы в старших классах я играл в школьной рок-группе. Причем не только играл, но иногда и солировал. Мы выступали на всех школьных концертах, не обделяли своим вниманием ни одну дворовую посиделку.  Ты можешь себе представить какой популярностью я и мои коллеги по группе пользовались у девушек. Кто-то из ребят просто упивался подобным успехом у противоположного пола, но меня это не сильно трогало, скорее даже угнетало. Мне нравились прилежные девочки из интеллигентных семей. Такие не сидели во дворах или подъездах, не балдели от блатных аккордов. Они были горды и неприступны. Но это вовсе не значило, что мне трудно было завоевать их расположение. Они на меня не вешались, и это было главным их плюсом.
Завоевать-то я их завоевывал, причем без особых усилий. Но всегда находились сумасшедшие поклонницы и фанатки, которые могли затравить мою пассию так, что она без объяснения причин переставала со мной общаться. Впрочем, и от этого я сильно не страдал. К тому же у меня просто не было ни сил ни желания разбираться с толпой одуревших малолеток.
Так вот, как позже выяснилось, девушка Саша была как раз одной из них. Она училась на класс младше. Когда я уже окончил школу, и ажиотаж вокруг моей персоны понемногу спал, она часто крутилась около моего подъезда. Поджидала когда я выйду из дому, когда вернусь. Порой могла караулить меня на моей же лестничной площадке. А я как раз поступил на первый курс вожделенного университета, закружился в студенческой суматохе, совсем забросил гитару и посиделки с друзьями.
Я узнал ее сразу. Никого бы из той толпы обезумевших фанаток, я бы не вспомнил. Но ее невозможно было не заметить. Ярко рыжие кучерявые локоны и яркий макияж на веснушчатом лице сразу бросались в глаза.  Кроме того она была явной активисткой и заводилой.
Но в моменты, когда она дожидалась меня у подъезда или квартиры, она становилась самой робостью. Мне это было на руку и давало возможность игнорировать ее, в надежде, что ей вскоре надоест эта беготня. Но она не унималась. Оставляла мне письма, цветы, подарки.
В конце концов, я решился с ней поговорить и расставить все по своим местам. В разговоре я делал упор на то, что она для меня слишком молода. Что ей нужно превратиться из девочки в женщину, изменить свой чересчур яркий облик, поступить в институт, успешно его закончить. Пытался донести до нее, что меня может привлечь только лишь состоявшаяся женщина. «Если я всего этого достигну, ты сможешь меня полюбить?» — взирая снизу вверх своими большими голубыми глазами, спрашивала Саша. «Тогда, вполне возможно», — уверенно отвечал я.
Таким образом, я, конечно, пытался выиграть время. Пока Саша будет стремиться к моему идеалу женщины, она и думать забудет про меня самого.
К моему удивлению и к моей безмерной радости, это сработало. Саша пропала из моей жизни. На долгие восемь лет.
А этой зимой она вновь возникла у подъезда моего дома. Был поздний вечер, я задержался в лаборатории научного института, в котором трудился после окончания университета. Не знаю, сколько она меня прождала тогда.
Только завидев вдалеке ее силуэт, высокий и стройный, совсем не такой, как в школьные годы, я почувствовал неладное. Достаточно было сделать еще несколько шагов в ее сторону, чтобы безошибочно определить – рыжие локоны, широко распахнутые голубые глаза – остались неизменными. Да это была она, но разительные перемены произошли во всем ее облике.
Одета дорого и со вкусом. Строгое пальто, деловая сумка, высокие кожаные сапожки. Я даже поймал себя на мысли, что такая девушка, встретившись мне на улице, могла бы вызвать у меня интерес. Но только не она, потому что слишком свежи были в памяти воспоминания о том, как эта рыжая девчонка стояла у меня поперек горла долгие месяцы.
Она вежливо поздоровалась, даже протянула тонкую руку в облегающей кожаной перчатке для пожатия. Я ответил на приветствие, сделал ей пару комплиментов и подивился случайной встрече спустя столько лет. В глубине души я все еще действительно надеялся, что она случайная. Как-никак мы до сих пор могли проживать в одном районе.
Но Саша быстро опровергла мои предположения. Она четко и последовательно начала излагать суть сегодняшней встречи. Она намеренно приехала в этот район, чтобы увидеться со мной. Сама она уже давно живет в новом элитном доме в куда более престижном районе. После школы поступила в институт туризма и управления. Выучилась на отменного управленца. Открыла свое туристическое агентство, которое со временем начало приносить солидный доход. Последние годы проходила стажировки в разных странах мира, повышая квалификацию. Сегодня она с уверенность может сказать, что достигла того идеала женщины, который я нарисовал для нее много лет назад.
Я даже не сразу понял, что поразило меня больше. То, что она восприняла мои слова всерьез и многие годы стремилась угодить моему вкусу или то, как точно и безошибочно она действовала, создавая свой новый образ. Я ведь нарисовал абстрактную женщину, не говоря, на кого ей следует учиться, на что в своем внешнем облике обратить внимание.
Но суть не в этом. Как бы безупречно она ни постаралась, ей все равно не удалось заинтересовать меня настолько, чтобы я мог дать ей очередную надежду. Оставалось в ней нечто отталкивающее. В ее одержимом взгляде, в нервной речи.
Когда  она открыла свою сумку-портфель и начала показывать мне свои дипломы, различные сертификаты и почетные грамоты, лицензии на ведение бизнеса, я понял, что пора уже остановить все это безумие.
Но Саша успела задать вопрос, ради ответа на который, сегодня пришла. С надеждой в голосе, она спросила: «Теперь я достойна твоего внимания? Теперь ты сможешь меня полюбить?».
Мне ничего не оставалось, кроме как уверенно сказать, что теперь я не достоин ее, и отвернуться в сторону подъезда, давая тем самым понять, что разговор окончен.
«Смольянинов, — услышал я вслед неприятный шипящий голос, — ты сильно пожалеешь, если сейчас уйдешь! Я все эти годы жила надеждой на эту встречу. Я много училась и работала, чтобы заслужить твое внимание. Без тебя в моей жизни не будет смысла. Я убью тебя, а затем себя, если мы не будем вместе, так и знай».
Последнюю фразу она почти провизжала. Я испугался, что соседи услышат ее вопли. Инстинктивно поднял голову в сторону светящихся окон моего дома. Только одна занавеска колыхнулась. Это было окно квартиры, в которой жил я. С мамой и младшим братом.
Здесь я должен сказать пару слов о Вене. Веньямине. О моем младшем брате, который сыграл не последнюю роль во всей этой истории. Мы всю жизнь прожили с ним бок о бок. Вместе переносили все жизненные тяготы и лишения. В детстве алкоголизм, болезнь, а затем смерть отца. А несколько лет назад онкологию обнаружили и у нашей матери. Но я никогда не мог с уверенностью сказать насколько глубоко брат переживает то или иное потрясение. Дело в том, что он был болен. С детства страдал психологическим расстройством – тяжелой формой аутизма. В детстве это было не так заметно. Веня походил на обычного мальчика, просто излишне замкнутого и немного отстающего в развитии. Впрочем, для того возраста это было вполне нормальным явлением. Все дети развиваются разными темпами. Мы просто ждали, когда он подрастет и распрощается с детскими комплексами. Но с возрастом ситуация усугублялась. Мы даже не смогли отправить Веню в обычную школу. К семи годам он даже не научился толком говорить. Когда похоронили папу, у мамы все-таки появилось время для того, чтобы показать брата специалистам. Врачи единогласно сошлись в диагнозе. Прогрессирующий аутизм. Дали несколько рекомендаций по «уходу за больным», но вылечить никто не взялся.
Так мы и зажили втроем. Я много занимался с братом, разговаривал и вообще старался общаться с ним на равных. Приходя домой после школы, университета, а позже с работы я непременно описывал ему свой день, делился впечатлениями, обсуждал последние новости.
Внешне Веня оставался отстранен и безучастен. Но если я, вдруг придя домой уставшим заваливался на диван перед телевизором, то Веня приходил, садился рядом и долго выжидающе смотрел на меня. Это было так трогательно, что я тут же поднимался, хлопал его по плечу и заводил непринужденную беседу. И хотя мой брат никогда не показывал своих эмоций, не говорил о том, что ему нравится, а что нет, одно я знал наверняка – он меня любил. Любил больше всех на свете. И так же любил его я, часто ловя себя на мысли, что Веня необходим мне не меньше, чем я ему.
Мечтой, целью всей моей жизни было вылечить брата. Я перечитал массу литературы на эту тему, добивался встречи со светилами современной психиатрии, даже разработал индивидуальную методику специально для Вени. Я верил, что смогу сделать  из брата полноценного члена общества. Усугублялась задача лишь ограничением во времени. Мне очень хотелось, чтобы и мама успела стать свидетелем прекрасного исцеления младшего горячо любимого сына.
Но в тот злополучный вечер рухнули все надежды. Безнадежно и безвозвратно.
Я так и не обернулся, чтобы ответить Саше на ее безумную реплику. Зайдя в подъезд, я облегченно вздохнул и поспешил по ступенькам на свой третий этаж. Мне захотелось отгородиться от этой неприятной сцены, произошедшей во дворе. В тот вечер я намеревался ударно позаниматься с братом по новой методике.
Помыв руки и ополоснув лицо прохладной водой, я вышел из ванной. Чмокнул маму, которая что-то готовила на кухне, и прошел в спальню, чтобы переодеться. По дороге мне послышался какой-то сдавленный вопль. Я даже замер на мгновение. Но звук был столь кратковременным, и столь привычным для наших темных дворов, что я не придал ему особого значения.
Переодевшись и пройдясь по квартире, я нигде не обнаружил брата. Меня это не на шутку взволновало. Веня никогда один не покидал квартиры. Я вернулся на кухню и поинтересовался у мамы, где брат. «Да тут где-то! Где ж ему быть? – спокойно проговорила мать, не отрываясь от плиты, — Только что крутился тут на кухне. Так, где же мой ножик, которым я чистила рыбу? – заохала мама, обводя глазами кухонный стол».
Я помедлил всего секунду. Достаточно было скомпоновать для себя три факта. Шелохнувшаяся занавеска на моей кухне, в тот момент, когда Саша выкрикивала угрозы в мой адрес, внезапное исчезновение Вени и пропажа кухонного ножа.
Отгоняя от себя ужасные мысли, я пулей вылетел на улицу. Прислушался. Мой слух уловил некое копошение в нескольких метрах за углом дома. В несколько шагов я преодолел это расстояние, и моему взору открылась ужасная картина. Невозможно передать словами то, что я почувствовал в этот момент.
Саша лежала на спине на заснеженной дорожке с широко открытыми, застывшими, полными ужаса глазами. Если бы я не понимал умом, что она мертва, я бы даже взглянул на небо, чтобы разглядеть то, что так сильно напугало девушку. Багровое пятно вокруг нее быстро разрасталось. Рыжие волосы распластались огненным полукругом над головой. Веня продолжал яростно орудовать кухонным ножом над несчастным телом девушки, при этом что-то самозабвенно бормоча и тряся головой.
Я кинулся к брату, выхватил нож и, крепко сжав рукоятку в своей ладони, приказал ему бежать домой  и немедленно смыть с себя кровь. Брат медлил, с опаской глядя на свою жертву. «Она мертва, — насколько возможно твердо сказал я, — Ты можешь не волноваться за меня. Она уже не причинит мне вреда. Быстро домой!  — уже прикрикнул я ». Веня поплелся в сторону подъезда. Я с облегчением вздохнул, надеясь, что мама догадается как поступить.
Сам же в этот момент я, не колеблясь ни минуты, сел в лужу крови рядом с Сашей и прижался грудью к ее окровавленному телу. Затем растер бурую кровь по рукам, и провел ладонью по лицу.
Не прошло и пяти минут, когда вдали раздался вой милицейской сирены. Я продолжал сидеть рядом с истерзанным телом на промерзшей земле.
Спустя пару минут холодная медь наручников уже коснулась моих окровавленных запястий. Кухонный нож, которым еще двадцать минут назад мама разделывала рыбу, оказался запаянным в пластиковый мешок для вещдоков.
Ну а потом… Ты сама представляешь, что было потом. Суд прошел очень быстро. Я сразу признался в содеянном, отказавшись от услуг адвоката. Подозрений мое чистосердечное признание ни у кого не вызвало. Оказывается, среди соседей нашлось немало свидетелей нашей с Сашей перепалки. Психологическая экспертиза признала меня вменяемым. Поэтому осудили меня по всей строгости.
Но тогда меня это мало волновало. Я беспокоился за судьбу близких. Я сделал все что мог, взяв вину на себя. И я и мама понимали, что брат бы и дня не протянул в колонии. А в психушке такого социально опасного типа держать бы не стали.  Мама не говорила вслух, но взглядом давала понять, что благодарна мне. Она все приговаривала: «Ты сильный. Ты справишься». От этого мое сердце сжималось, но в то же время я испытывал облегчение. Если мама считает, что я сделал правильно, значит все не зря.
Я взял с нее обещание показать брата профессорам. Дал ей необходимые контакты, сказал, где хранятся накопления, которые можно использовать на лечение.
Конечно же, сердце мое разрывалось. Я понимал, что маминых сил надолго не хватит, и что рано или поздно Веня останется совсем один.
Жан замолчал. Мне показалось, что он сдерживает слезы. История поразила меня до глубины души.  Невообразимо глупым мне казался столь самоотверженный поступок Жана. Искренне и больше всего было жаль его мать, но в то же время я не понимала, почему она промолчала, когда ее невиновный сын пошел за решетку, выгораживая недоразвитого брата. Я слышала, что нерадивых чад родители любят больше, но кто как не здоровый и сильный старший сын смог бы скрасить последние годы жизни матери. Ради чего все это затеяно? Все равно в скором времени Веня попадет в психушку и бесславно закончит там свою жизнь. Если до этого не прирежет кого-то еще. Тут я уже не выдержала и спросила вслух:
— Ты не побоялся оставить брата в таком состоянии среди общества?
— Нет. В глубине души я знаю, что Веня не убийца. Он никогда не был склонен к насилию. Просто он очень сильно испугался за меня. Он принял буквально угрозу девушки. И в ее смерти я виню себя больше, чем его. Это я поленился поговорить с психически неуравновешенной Сашей. Это я равнодушно повернулся к ней спиной. Это я не поторопился успокоить брата, имея подозрение, что он мог наблюдать за нами из окна.
Но я знал, что ты задашь мне этот вопрос. Именно поэтому я не хочу, чтобы хоть кто-то на базе, кроме тебя услышал мою историю.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что они скажут, что я позволил убийце разгуливать на воле, руководствуясь при этом лишь своими личными побуждениями. Ты же сама подумала об этом в первую очередь.
— В этом ты, пожалуй, прав, – вынуждена была согласиться я, — Никто кроме тебя не может быть так уверен в безобидности твоего брата. Но я верю тебе.  И теперь все будет хорошо.
С этими словами я прильнула к Жану, нежно поцеловала в висок и провела ладонью по его гладкой щеке. Затем, поднявшись, накинула его рубашку и взяла свой недопитый стакан.
— Рит, а как ты думаешь, Жданов – человек слова?  — неожиданно поинтересовался Жан.
Я присела рядом с ним и сделала небольшой глоток.
— Что ты имеешь ввиду? Касательно базы он пока никого не обманул. Я думаю, каждый из нас имел определенные сомнения на его счет, когда согласился следовать за ним.
— Дело в том, что я не соглашался. Когда Жданов впервые пришел ко мне и заявил, что ему известно о моей невиновности, я испугался, что меня разоблачили. Что нашелся-таки свидетель, который видел, как все обстояло на самом деле и теперь меня хотят вывести на чистую воду.
— И правда, откуда он узнал, что ты не совершал этого преступления?
— Понятия не имею, — пожал плечами Жан. – Наверное, оттуда же откуда и то, что ты не была под кайфом в момент аварии.
Я задумалась. Жан тем временем продолжал.
— Влад был очень настойчив, но видя, что я ни под каким предлогом не готов следовать за ним, сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Взамен на мое согласие, он пообещал устроить брата на лечение в лучшую клинику, к лучшим профессионалам. При этом он оперировал именами известных мне докторов этого профиля. У меня не оставалась выбора, кроме как согласиться. Даже маленькая надежда на то, что Жданов сдержит слово, стоила того, чтобы вступить в  сотрудничество с этим странным человеком. Позже, когда мы уже летели на вертолете, Жданов признался, что лечение для Вениамина, он устроил бы в любом случае. Видите ли, его бы замучила совесть, если б он знал, что настоящий преступник с прогрессирующим психическим заболеванием будет разгуливать на свободе.
— В таком случае я не вижу причин не доверять Владу. Если бы это был лишь метод получения согласия от заключенного, то он бы использовал его на всех. И я и Жанка колебались, когда он пришел к нам, но от этого он не стал сыпать пустыми обещаниями помочь нашим родным и близким в случае нашего согласия.
— Теперь ты понимаешь, как мне тяжело поверить в то, что Жданов позволит мне прозябать в обычной автомастерской, после того каких усилий ему стоило затащить меня в это место? Он берется пристроить моего брата на лечение, тратит деньги и время,  и все для того, чтобы я прохлаждался на этой базе?
— Хочешь, я поговорю с ним?
— Что ты ему скажешь?
— Скажу, что ты не готов сотрудничать, пока не получишь доказательств того, что он выполнил свое обещание.
— Ты думаешь, мы в том положении, чтобы ставить условия Жданову? – Жан покачал головой, — Это не вариант.
— Я все-таки попробую поговорить с ним, — ободряюще произнесла я, допивая последние капли вина. – Я понимаю, как много это для тебя значит.
Затем, сбросив уютную и мягкую рубашку Жана, я начала натягивать на себя свои еще влажные снизу джинсы, подсохшие за последние часы майку и толстовку.
— Уже уходим? – разочарованно спросил Жан.
— Думаю пора, — улыбнулась я, закручивая в пучок распушившиеся и немного вьющиеся после дождя волосы.   – Сегодня был длинный вечер.
И невообразимо продуктивный и созидательный, добавила я про себя. Для нас двоих. Для людей, которые еще вчера утром не подозревали о существовании друг друга, а сегодня стали возлюбленными, любовниками, союзниками и просто родными. По крайней мере, я могла без колебаний подписаться под каждым из этих определений.

Продолжение следует…

Ольга Гуляева