Все случилось за четыре года до взрыва, именно тогда моя жизнь кардинально поменялась. Я была вполне обычной двадцатилетней москвичкой с грандиозными планами на жизнь и, как мне тогда казалось, с грандиозной жизнью как таковой. В восемнадцать лет я поступила на вожделенный факультет журналистики МГУ, правда на вечерний, но прошла по конкурсу сама.

Это оказалось скорее даже плюсом, так как уже через пару месяцев обучения мне поступило предложение работать в модном журнале. Еще спустя два-три месяца моими статьями заинтересовался главный редактор журнала – мега-гламурный тип, главный московский тусовщик Павел Бой. Для меня это было удивительно, никогда не думала, что Бой при своем статусе так живо интересовался работами практиканток, подобных мне. Но как потом выяснилось, наш главный редактор соответствовал своей должности, хотя глядя на этого человека, казалось, что для него занимать эту должность  —  дело престижа и только. Он серьезно подходил к каждой мелочи, засиживался на работе допоздна, шлифуя каждый номер своего журнала, своего родного детища под названием  «БойТаун». Правда, на работу являлся не раньше полудня, но начинать рабочий день раньше не позволяла бурная ночная жизнь, которая, впрочем, тоже была неотъемлемой частью его работы.
Весь наш дружный коллектив тайком посмеивался  над эпатажным начальством: гламурные наряды – розовые платочки в горошек, фиолетовые лакированные ботиночки, кружева и рюши, чересчур изысканные манеры. Никто не сомневался, что босс не совсем традиционной ориентации, несмотря на то, что у него за плечами долгий счастливый, до поры до времени, брак и двое детей. Но при этом коллектив начальника уважал, преклонялся перед его талантами и многогранностью и даже немного побаивался. Никто не смел перечить Павлу или не подчиниться, хотя никто, даже из долгожителей коллектива не мог припомнить случаев страшных расправ над неугодными подчиненными. Бой умело и ловко управлял коллективом, наказать провинившегося мог одним взглядом так, что тот готов был пойти на все, чтоб не удостоиться такого взгляда никогда более. Я им восхищалась издалека, в глубине души не верила, что он спит с мужчинами, и вообще не верила ничему плохому, что о нем говорили. Для меня он был божеством, идолом моды и всего чему я на тот момент поклонялась. Его одобрение было для меня выше всяких наград, и я его дождалась.
Бой вызвал меня лично, и я на трясущихся от волнения ногах, в туфлях на высоких шпильках прошла к нему в кабинет. Он пригласил меня присесть на мягкий кожаный диван, сам поднялся из-за стола, присел на другой край и принялся расхваливать мои статьи. Детально разобрал все, что я успела написать за недолгое время работы в журнале, расспрашивал меня о всяких мелких  подробностях, которые я опустила при написании статей, потом узнавал мое мнение по некоторым вопросам. Разговор незаметно перешел из официального в дружескую беседу. Я поймала себя на том, что чувствую себя на равных в беседе с этим Богом моды и гламурной жизни Столицы! Но от этого еще более восхищалась умением Павла располагать к себе людей. Я даже не заметила, как в моей руке появился бокал  с мартини, а у Боя — тяжелый стакан виски со льдом.
Так мы беседовали почти каждый день. Обсуждали последние новости, делились впечатлениями от тусовок, он – от самых модных, я от тех, на которые мне удавалось прорваться. И однажды ему в голову пришла замечательная идея. Я этого подсознательно ждала больше всего, хотя и относила к  области фантастики. Самый уважаемый и обожаемый мной человек на свете предложил пойти с ним на самую модную вечеринку в городе! И при этом сам долго сокрушался, как ему раньше в голову не пришла эта замечательная мысль.
Я собиралась на это мероприятие задыхаясь от восторга. Голова кругом шла, когда я представляла, сколько знаменитых и интересных людей я увижу воочию и возможно даже возьму у них интервью! В конце концов, кто сможет отказать спутнице самого Павла Боя?
Вечеринка превзошла мои ожидания. Я чувствовала себя на высоте, в центре внимания у интересных, знаменитых и красивых мужчин. По-дружески удалось потрещать с парой светских львиц о всяких мелочах. Мою голову распирало от информации, я старалась почти не пить, весь вечер ходила с одним бокалом вина – очень боялась забыть, упустить хоть одну деталь происходящего вокруг меня, услышанного в разговорах.  А самое главное, я ловила на себе одобрительный взгляд Боя. И более того, мне казалось, он смотрел на меня с восхищением.
С того времени мы часто посещали вместе подобные мероприятии, я закружилась в круговороте работы и модных вечеринок и порой уже не чувствовала грани. И этот ритм мне безумно нравился. Я даже успевала заглядывать в университет на сессии, которые успешно сдавала. Правда совсем не оставалось времени на личную жизнь, хотя возможно я сама не давала возможности ей развиваться. Когда меня кто-то приглашал на ужин, как правило, это был какой-нибудь небезызвестный персонаж шоу-бизнеса или мира моды, я сводила весь разговор к подобию интервью. Такие мужчины были для меня материалом, из которого я могла выжать как можно больше информации, которую потом на блюдечке преподносила Бою.
Спустя год после первого разговора в кабинете Боя, он предложил мне переехать к нему. Это было неожиданно для меня, хотя все сотрудники и многие знакомые приписали нам роман уже давно, позабыв про «нетрадиционную» ориентацию Павла Боя. Я, впрочем, тоже уже давно видела в нем настоящего мужчину без тени «голубизны». Просто он галантен и доброжелателен к женщинам, он обожает их как вид. Его хорошие манеры часто принимают за жеманство, его стремление к прекрасному – за излишнюю женственность. На деле Павел очень мудр как мужчина, он знает подход к женщине, он понимает ее. Порой я ловила себя на мысли, что позавидовала бы девушке, которую он захотел бы завоевать. Иногда в душевных беседах я позволяла себе интересоваться, почему он не строит серьезных отношений с женщинами. Про мужчин я и не интересовалась, поскольку зная Боя так, как знала его я, было очевидно насколько абсурден этот вопрос. До глубины души меня поразил его ответ:
— Я сделал несчастной женщину, которую очень любил – свою жену. Я испортил ей жизнь. Я выбрал свою работу, ночную жизнь и не смог сделать счастливой любимую жену и сохранить полноценную семью. И я бы никогда не хотел этого повторить, если влюблюсь снова. А как сделать женщину счастливой, я еще не понял.
Я не могла надивиться наглости и изобретательности его бывшей жены, ведь наверняка именно она внушила ему это чувство вины. Я представила, как она жаловалась на свою нелегкую долю в доме на Рублевке, который Павел оставил ей и детям после развода, переехав в съемную квартиру в самом центре города. Она, ровесница Павла, молодая тридцатитрехлетняя женщина, имеющая все что может пожелать для себя и детей, благодаря экс-мужу-мерзавцу,  жалуется на загубленную жизнь!
— Паша, как ты можешь так говорить? – не выдержала я, — Как можно быть столь мягкотелым и так легко поддаваться на провокации бывшей жены, которая оказалась такой стервой? – меня понесло, и я не стеснялась в выражениях, расставляя для него все точки над i.
От моего монолога у Павла даже лицо прояснилось. А  в конце я подытожила:
— Ты умеешь делать женщин счастливыми, ты рожден для этого и тебе даже не нужно прилагать никаких усилий. Именно ты сделал меня самой счастливой женщиной на свете! И когда тебе опять полезут в голову эти бредни о твоей безнадежности – вспомни обо мне, если я хоть что-то значу для тебя.
Вот он и вспомнил. Возможно, именно те мои слова и подтолкнули его к решению сделать мне предложение воссоединиться не только на работе и тусовках, но и дома. Я с радостью и недолго думая приняла его предложение. Это казалось так естественно, мы были очень близки духовно, нам было интересно вместе. С ним иначе и быть не могло, но мне безумно льстило то, что и ему со мной не скучно.
Я думала, что имею все, что можно пожелать амбициозной молодой брюнетке в Москве, но оказалось, что совместное проживание с Павлом Боем привнесло в мою жизнь еще больше красок и радостных ощущений. Павел был очень заботлив и нежен, никогда не высказывал никаких претензий, не устраивал сцен ревности. Мы жили душа в душу, на одной волне. Но любила ли я его? Тогда я была уверена, что да, и только по прошествии нескольких лет, я поняла – обожала, боготворила, но не любила, нет. Впрочем, это ни капли не омрачало этого периода моей жизни.
Так, казалось бы, играючи мы прожили почти год. Яркий, потрясающий, незабываемый год накануне моего двадцатилетия. Пару раз мы с Павлом отдыхали на экзотических курортах. Раза три в год уезжал один в командировки со своими друзьями-модельерами и стилистами. Его командировки я, пожалуй, ждала даже больше, чем нашего совместного отдыха, потому что на время его отсутствия, я негласно оставалась за главную в редакции. Этого никто официально не объявлял, но все это чувствовали, обращались ко мне за советом, прислушивались и даже иногда побаивались! И в эти моменты я чувствовала, что весь мир у моих красивых ног в туфлях от Prada.
За две недели до моего юбилея Павел с сожалением сообщил, что не сможет присутствовать в Москве в день моего рождения, поскольку должен посетить очень важный показ в Милане. Но пообещал, что по возвращении устроит мне фееричный праздник. Я ничуть не обиделась, неделя моды в Милане – это святое! А пока, чтобы я не расстраивалась, он протянул мне ключи от своего шикарного желтого кабриолета и торжественно сообщил, что с сегодняшнего дня эта машина оформлена на мое имя. Подарок был как нельзя кстати в начале мая, и я прыгала до потолка от восторга.
На своей новой машине я лично доставила Павла в аэропорт. Мы тепло распрощались на две недели. А через неделю со мной случилось ЭТО.
В тот день я поехала в загородный дом одной известной супружеской четы, как обычно взять интервью и сделать несколько снимков. Для этого дела взяла штатного фотографа нашего журнала. Закончили мы только  к вечеру.
Когда на обратном пути пересекли МКАД и ехали по Ленинскому проспекту, уже смеркалось. Мы трещали о чем-то, делились впечатлениями о быте звезд. Вадик, так звали фотографа, между тем нахваливал новое авто и восхищался моей манерой вождения. Я хвасталась, что в восемнадцать лет сдала на права сама с первого раза и до этой шикарной тачки ездила только на восьмерке Жигулей и стареньком Нисане с ручной коробкой передач.
За разговорами я не заметила булыжник посреди дороги или возможно приняла его за кусок грязи, поскольку погода была слякотная, и весь день лил дождь. Правое переднее колесо налетело на камень, и раздался резкий хлопок – камера разлетелась на куски, по асфальту заскрежетало железо диска. На секунду я запаниковала и выпустила руль, затем схватившись за него с новой силой, притормозила, облегченно вздохнула и поспешила успокоить взволнованного Вадика:
— Не беспокойся, все под контролем, сейчас прижмусь к обочине.
Но этого мне сделать не дали. Тяжеловесная машина (я не разглядела марку) неслась в крайнем правом ряду, и как оказалось, ее водитель не удосужился даже притормозить, невзирая на виражи, которые я выделывала на дороге из-за разорвавшегося колеса. Не притормозил этот автомобиль, и когда я на аварийке направилась к обочине, вместо этого протаранив мне правый бок, что отбросило меня на противоположенную сторону встречной полосы. Впрочем, то, что дело обстояло именно так, я узнала чуть позже, отключилась же я в момент удара.
Очнулась. Жива. Я ощупала себя с головы до ног.  Цела, кажется. Немного дурно, видимо сотрясение мозга. Лежу на больничной койке. В палате одна. Я вздохнула с облегчением, попыталась восстановить цепочку событий – до удара все помню прекрасно. Видимо, как раз в момент удара я и отключилась. Я с нетерпением принялась ждать, когда кто-нибудь зайдет и поведает мне продолжение этой невеселой истории. Так же было интересно расспросить о состоянии автомобиля и фотографа Вадика. Ждать пришлось недолго, зашел доктор в белом халате:
— Очнулась? Ну, слава богу. А то уже два часа следователь дежурит в коридоре. Небольшое сотрясение, серьезных повреждений нет. Рекомендую постельный режим, но из больницы выпишем уже завтра. А дальше —  как они скажут. — На этом доктор закончил и засобирался уходить.
— Кто они? — Прохрипела я. В горле пересохло.
Доктор не удостоил меня ответом, а только сделал пригласительный жест человеку в форме, который через несколько секунд присел на стул рядом с моей койкой.
Все, что поведал мне этот человек, никак не укладывалось в моей голове. Начал он довольно дружелюбно, как мне сначала показалось:
— Доброго здоровьица, госпожа Рассказова Маргарита Сергеевна. Рад, что отделались легким испугом, – я хотела сказать «спасибо», но что-то мне подсказало, что его лучше не перебивать, — Позвольте поведать вам о том, что вы натворили вчера вечером….
Далее последовал рассказ, как мне казалось, не имеющий никакого отношения ко мне. Я слушала про погибшего пассажира желтого кабриолета Вадима Семенова, про двух студентов, стоявших на пешеходном переходе, и сбитых насмерть тем же желтым кабриолетом. Про свертки кокаина и марихуаны, запрятанные под задним сидением этого злосчастного желтого кабриолета.
По моему телу пробежали мурашки, мое затуманенное сознание начало складывать эти жуткие кусочки в одну цельную картину, в которой я, именно я – Маргарита Рассказова, самая счастливая женщина на земле, стала главной героиней.
Далее жизнь поплыла как в тумане. На следующий день после больницы – следственный изолятор, потом суд. Взволнованное лицо Павла, который приходил ко мне на свидания каждый день, вещал про лучших адвокатов, про то что не пожалеет никаких денег, сделает все что в его силах.
Более всего он негодовал на своих приятелей, которые неизвестно когда по дороге на очередную тусовку запрятали в его машине наркотики и чисто случайно про них забыли.
Адвокаты, нанятые Павлом, пытались добиться, чтобы дело о хранении наркотиков рассматривалось отдельно от дела о непредумышленном убийстве трех человек. Но обвинение беспощадно сваливало все в одну кучу. Родители погибших студентов оказались большими шишками, вращались в дипломатических кругах и уж они-то постарались, чтоб обвинение работало на все сто процентов. Впрочем, их негодование было оправдано, и я покорно принимала их нападки в суде и плавилась под испепеляющими взглядами матерей, лишившихся по моей вине своих чад. Родители жертв, а под их напором и обвинение настаивало на пожизненном сроке, но мой адвокат добросовестно бился за мои права. Спасибо Павлу, что оплатил мне именно этого опытного, уверенного, а главное неподкупного специалиста своего дела. Схватка между обвинением и защитой была серьезная, но я как будто отсутствовала на процессе, не могла сосредоточиться и была полностью погружена в свои мысли. Очнулась я лишь на несколько минут, когда выносили приговор – тринадцать лет женской колонии строгого режима.
Для меня этот срок был равносилен пожизненному заключению. Тринадцать лет! Годы, которые должны были стать лучшими в моей жизни. А может быть, я уже исчерпала свой лимит счастья к своим двадцати годам, думала я, лежа на жесткой койке все еще в камере предварительного заключения. Может быть, я слишком упивалась тщеславием, властью, успехом? Слишком упивалась собой и теперь буду за все это жестоко наказана? Но собственно кому было плохо от того, что я была так счастлива? Я ни разу не перешла никому дорогу, не пакостила и не строила козней. Наоборот, была отзывчива к просьбам людей, поддерживала коллег, последние месяцы, получив хорошую прибавку к жалованью, помогала родственникам материально, в конце концов изо всех сил пыталась скрасить жизнь замечательного человека – Павла Боя. Я пыталась успокоить себя, размышляя о том, что большинство людей за всю жизнь не испытывают того калейдоскопа эмоций, который получила я за свой недолгий век. Да, я уже смотрела на свою жизнь, как на трагично завершившуюся сказку о прекрасной принцессе. Впереди тринадцать лет колонии строгого режима, которые будут тянуться целую вечность, а когда эта вечность закончится, я выйду из тюрьмы тридцатитрехлетней женщиной, у которой за спиной не будет ничего кроме горького тюремного опыта и пары-тройки хронических заболеваний. Никто не вспомнит, какой умницей и красавицей была Рита Рассказова тринадцать лет назад, да и я сама вряд ли вспомню. Тринадцать лет – это вся моя сознательная жизнь – с момента похода в первый класс школы и до злополучной аварии. А лично для себя, я неоднократно отмечала, что настоящая яркая жизнь началась только два года назад, с поступления на вожделенный факультет журналистики и выхода на работу в редакцию лучшего модного журнала города. Конечно, в мыслях у меня было и создание семьи и рождение детей, но я шутливо думала, что этому я посвящу себя в следующей жизни, лет через пять, когда прежняя мне надоест. Я ощущала себя кошкой с множеством жизней и множеством возможностей их прожить, а с такими темпами как у меня, мне на каждую жизнь хватило бы лет по пять-семь, и таким образом я бы уложилась в биологический срок, отведенный обычному человеку. Размышляя так, я дивилась тому, как бездарно некоторые люди проживают всего одну-единственную жизнь, не пытаясь ее приумножить и приукрасить. Теперь же мне предстояло прожить долгую жизнь в заточении, полную страданий и сожалений,  вдали от всего, что мне дорого, жизнь, которую я не как не планировала проживать.
Возможно, мне было бы легче смириться, со своей горькой участью, если б я чувствовала за собой хоть долю вины за произошедшее тем злополучным вечером на Ленинском проспекте. Но я, вспоминая каждую мелочь, не могла признать, что хоть где-то допустила оплошность, что хоть где-то  могла поступить иначе и предотвратить трагедию. Камень на дороге, джип который протаранил меня и выбросил на пешеходный переход – они истинные виновники случившегося. А я вовсе не убийца, а жертва, выжившая в этой трагедии. Однако кроме меня и близких мне людей так мало кто считал. Эта история бурно обсуждалась в СМИ, а интернет просто кишел  различными версиями случившегося. И какие только  заголовки не встречались: и «хладнокровное убийство на Ленинском» и «Наркоманская выходка светской львицы». Надо же, «посмертно» я получила даже титул «светской львицы», хотя таковой в общем-то еще не успела стать. Впрочем, возможно до этого было не так уж и далеко. Но так и не став ею, в довесок я получила от общества ярлык не только убийцы, но и наркоманки, хотя ни разу в жизни не пробовала даже самых легких наркотиков. Как-то так случилось, что я никогда  не попадала в компанию, где мне хотя бы предложили попробовать покурить травку. Но обычные сигареты я иногда покуривала, как правило, тонкие женские, и пары снимков, на которых я была запечатлена с сигареткой в руке, хватило обвинению, чтобы убедить суд в том, что Маргарита Рассказова вела разгульный образ жизни и употребляла наркотики. В понимании прокурора это было очевидно, учитывая места, где я работала и отдыхала, и личностей с которыми я общалась. Действительно, среди знакомых Павла было немало людей, увлекающихся легкими наркотиками, поэтому возразить на последний аргумент было сложно. Бой, в свою очередь перетряс всех своих знакомых, в поисках того,  кто мог оставить наркоту в его машине, но никто так и не сознался. Он даже предлагал кому-то круглую сумму, чтобы тот взял вину на себя, но ничего не вышло. Тогда Павел дал сбивчивые показания, в которых признавался, что запрятал наркотики сам и  забыл про них. Но никто почему- то эти показания даже к делу не подшил, настолько было очевидно, что Бой,  не раздумывая, взял бы  на себя  вину абсолютно за все случившееся тем вечером. Возможно, конечно Павел просто сам недостаточно усердно старался убедить суд, он тоже был растерян и подавлен и не мог так решительно рушить и свою жизнь вслед за моей. Но и я не готова была принять от него подобных жертв. Я и без того была безмерно благодарна ему за все, что он делал для меня, за его поддержку. До самого вынесения приговора Павел вселял в меня уверенность в том, что мы победим, добьемся условного срока и очень скоро окажемся дома и забудем эту историю как страшный сон.  Я понимала, что эти слова утешения не имеют ничего общего с реальным будущим, но мне так приятно было слушать его версию нашей дальнейшей безоблачной жизни, что я не пыталась его переубедить и делала вид, что верю каждому его слову.
Теперь, в день вынесения безапелляционного решения суда я лежала в темной камере и смотрела туда, где должен был быть потолок. Темнота в помещении была кромешная, точно таким мне представлялось мое будущее. Уснула я, лишь когда перегоняла в голове все самые ужасные мысли и моя подушка была мокрой от слез. В этой камере мне оставалось отбывать всего два дня. Два последних дня в родном городе. Два последних дня, когда родные смогут прийти и попрощаться со мной на долгие годы. Наутро я проснулась с тяжелой головой, опустошенная и как будто даже больная. Походила по камере, попыталась собраться и взять себя в руки. Получалось не очень.
После обеда пришел Павел – серый и понурый. Ни веселых расцветок, ни привычных кружев в его одежде не наблюдалось. Всегдашний огонек в его зеленых глазах потух. Мы сели в комнате свиданий за стол напротив друг друга. Павел взял меня за руки, крепко сжал мои ладони и бесшумно заплакал. Глядя в его глаза полные слез я думала о превратностях  судьбы – гений моды и стиля, кумир современной молодежи и не только – в замызганной комнате свиданий с осужденной преступницей, целует и заливает слезами ее руки. Мне было больно видеть его страдания. Я представляла как он винит себя во всем случившемся – в том что подарил мне этот злополучный кабриолет, что водил дружбу с наркоманами и подвозил их как-то раз на своем авто и даже в том, что однажды позволил себе приблизиться ко мне, а это по цепочке привело к событиям, разрушившим мою только что начавшуюся жизнь навсегда. Я знала, что переубеждать его бесполезно. Он заговорил первым:
— Марго, дорогая, пожалуйста, помни об одном, я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Не забывай про амнистии, возможно, твой срок окажется совсем не таким большим, как ты сейчас представляешь. Но даже если ты уже приготовилась к самому худшему, то знай, что и через тринадцать лет я сделаю все, чтобы ты могла сразу вступить в полноценную жизнь, вернуться к любимому занятию. Я понимаю, что сейчас это мало утешает тебя, но я должен был успеть сказать тебе это, — речь Павла была сбивчива, я никогда не видела его таким, —  И пожалуйста, Рит, не забрасывай свое ремесло, ты — талантище, пиши, займись книгой. Ты же давно хотела попробовать что-то глобальное. Не в такой обстановке конечно, но я по себе знаю, что это поможет тебе отвлечься и скоротать время. Не падай духом, живи, ты так любишь жизнь, ты умеешь жить и ценить жизнь как никто другой,  — на этом Павел резко остановился и обхватил голову руками, затем встал и нервно встряхнул руками, – бред, какой бред я несу, как неуместны сейчас слова!
Я с нежностью и удивлением наблюдала за ним, таким я его не видела никогда, не смотря на год совместного проживания. Передо мной как загнанный зверь метался настоящий брутальный мужчина – распахнутая рубашка, оголяющая широкую волосатую грудь и крепкую шею, которую обычно обрамляли столь привычные  цветные платочки, бабочки и галстучки, трехдневная щетина, растрепанные волосы, на которых не было ни капли укладочного средства. Такой образ мне был очень по душе и я, залюбовавшись, на секунду забыла, что таким он стал из-за глубокого переживания, связанного со мной. Тут же я встрепенулась от мысли, что и Павел меня никогда не видел в столь запущенном состоянии. Три недели я прожила в спартанских условиях, не имея под рукой даже намека на косметические средства. Только перед заседаниями суда у меня была возможность мало-мальски привести себя в порядок. Но, слава богу, Бою было сейчас не до оценки моего внешнего вида. Я попросила его успокоиться и присесть, мне захотелось поддержать его:
— Паш, послушай меня, тебе не обязательно что-то говорить сейчас. Я прекрасно поняла, что ты хотел донести до меня, и я всегда буду помнить твои слова. Ты научил меня быть сильной, и я буду такой до конца, насколько хватит сил. А сейчас давай просто посидим еще немного, пока есть время.
Павел сел рядом со мной на потертую банкетку и приобнял меня за плечо. Так мы сидели минут десять, говорили  на отвлеченные темы. Бой рассказывал о том, что происходило в редакции во время моего отсутствия, поведал о некоторых новостях светской жизни. Я уткнулась носом ему в грудь и вдыхала аромат его тела как  в последний  раз, хотя последнее свидание у нас намечалось только на завтра. В этот момент у меня возникла ассоциация с курортным романом, когда в предпоследний вечер перед отъездом можно еще прощаться не так пылко, как в последний, когда так подогревает осознание того, что ты больше не увидишь своего возлюбленного.
Мой надзиратель постучал в дверь, заглянул, не дожидаясь ответа,  и попросил меня проследовать в камеру. Павел сдержанно поцеловал меня в макушку и прошептал:
— До завтра.
Я осторожно высвободила свою руку из его теплых ладоней и вышла из помещения, не оглядываясь.
По дороге в камеру я уже думала, о том, что же я скажу Павлу завтра на прощанье во время нашего последнего свидания, не догадываясь, что наше последнее свидание уже позади.

Продолжение следует…

Ольга Гуляева